Мы пишем и говорим на языке Пушкина,— эту истину повторяет сейчас в Союзе каждый школьник.
Но почему и каким образом поэтическая речь Пушкина определила язык целой эпохи? Почему создание языка — дело всегда коллективное, дело целого поколения — мы связываем с одним, дорогим для нас, именем, и, называя это имя,— тотчас с душевной теплотой, реально представляем себе не одного только поэта и его жизнь, но и себя самих и собственную жизнь, которую мы с детства привыкли познавать и выражать с помощью слов и образов, мыслей и идей, вычитанных у Пушкина?
Ответить на этот вопрос — значит не только заглянуть в методику работы гения, но и яснее понять, с чем связано для писателя творчество языка.
Возьмем и разложим перед собой на столе несколько книг современников поэта, певцов так называемой «пушкинской плеяды», и не поленимся прочитать их от слова до слова. Если вы никогда этого раньше не делали, то в первую Минуту вас охватит живейшее удивление. Эти современники Пушкина говорят на блистательном русском языке. Некоторые из них пленяют такой свежестью и новизной речи, что вы невольно чувствуете их как бы даже выдвинувшимися вперед, дальше Пушкина, в оригинальности словотворчества.
Раздел - Без рубрики
Если кто хочет быть писателем или поэтом,— а в нашем селе есть такие,— он должен учиться пушкинскому стиху, усвоить его красоту и музыкальность. Стихи Пушкина так и просятся на музыку…
Для него не было некрасивых предметов и явлений. Он описывал решительно все, даже и то, что прежде считалось недостойным поэзии. Он говорил, что ему нужны «иные картины». Он описывал «песчаный косогор», «перед избушкой две рябины», «калитку», «сломанный забор», «на небе серенькие тучки», «перед гумном соломы кучки»,— то есть предметы и явления, которые сродни крестьянскому обиход у…»
Синявин перечисляет, а ваше воображение уже забегает вперед и подсказывает, как много было такого, мимо чего ваши глаза проходили в чтении, как мимо формы, литературного приема, рифмы,— а пришел читать колхозник и увидел тут не форму, а существо:
«Печально сложилась жизнь у поэта. Но не было у него чувства безнадежности либо отчаяния. В одном из самых мрачных своих стихотворений: «Брожу ли я вдоль улиц шумных» — он говорил о предчувствии близкой смерти. А рядышком с мрачными строчками прославил красоту и молодость.
Нам невольно показалось, что непрерывное ударение на «воспрянет грозный», «а вы… у трона», «и на обломках самовластья», то есть исключительный подбор революционных стихов Пушкина, каким занимались наша школа и наше литературоведение чуть ли не двадцать лет, что чтот подбор нашему времени уже не годится, наше время переросло его, наше время ищет созвучия уже не только с непосредственно революционными стихами поэта, но и со всем богатством его гения, глубоко, реально и тонко запечатлевшего окружающую его жизнь. Иначе сказать, мы испытали легкое раздражение на консультантов и желание услышать в чтении ребятишек и другие стихи Пушкина. И настроение паше разъяснил и как бы сформулировал третий замечательный доклад на конференции,— Синявина, Петра Ксенофонтовича,— о творчестве поэта.
«Творения Пушкина,— говорил Синявин,— понятны каждому колхознику. Они положили начало народной русской литературе и стали достоянием всего народа… Вот уже сто лет Пушкин будит своим творчеством энергию, волю к труду, стремление к знанию, к победе науки над религиозным Мракобесием… Мы должны учиться у Пушкина его языку и культуре. Речь у нас еще слабая, товарищи! Мы иной раз так русские слова коверкаем, что в соседнем селе не разберут. Изучение творчества Пушкина принесет нам очень большую пользу…
Потому что для борьбы с царизмом обществу нужна была резкая критика действительности, трагическая нота критики, гоголевская, лермонтовская, некрасовская нота, а ее в Пушкине было меньше, хотя самое явление Пушкина, великое человеческое благородство его поэзии было уничтожающей критикой не только царизма, но и всего мира «мертвых душ». Но самые крайние сторонники Писарева признали бы, что наш Егорычев нашел для себя опору в Пушкине; что он, Егорычев, менее всего заинтересован его «формальным блеском», что этот «формальный блеск» вовсе и не существует для него, а существует простота и понятность. Откуда они это увидели бы? Говоря о современных вещах, Егорычев все время для сравненья исходил из Пушкина. Но брал он из него не «точку зрения самого Пушкина на предмет», а самый предмет, каким он лег под пером Пушкина, а этот предмет оказался жизнью. Глубина Пушкина — глубина жизни. Новый, молодой, сильный социальным, сильный политическим чувством человек стал читателем Пушкина. И личности колхозника Пушкин открылся полнее, колхозник воспринял его непосредственнее, нашел в нем опору и для строительства социализма и для своего культурного роста. Ясно, что у него и пушкинский текст зазвучал по-другому и многое переоценено в тексте. Когда вслед за Егорычевым, для разнообразия программы, вышли колхозные ребята с чтением стихов, то мы, слушатели, выбор этих стихов уже восприняли критически.