Языков учился в Дерите, провел пять лет за границей, а кончил убогим славянофилом. Дельвиг застрял, правда, в лямке чиновничьей службы. Но эта «лямка» имела свои важные и смешные стороны, она сатирически обогатила перо Гоголя и Гончарова, а у Дельвига нет даже слабой попытки изобразить знакомую обстановку.
Боратынский был в ссылке на границе Европы, в Финляндии, но кроме пейзажа, вы не найдете у него никаких признаков реальной Финляндии. Чудесно изображенные характеры он дал вне быта, и мы совершенно не видим, чем, где и как живут эти люди, какова финская крестьянская усадьба. Вяземский, проживший почти столетнюю жизнь, до ужаса монотонен и абстрактен — прочтя его, нельзя понять, что же он видел и узнал на протяжении стольких лет.
Но Пушкин с его коротенькой жизнью, с вынужденным и не добровольным радиусом этой жизни, гонявшим его из ссылки в ссылку (из одного немилого, потому что насильно навязанного, места в другое, такое же немилое), Пушкин сумел оставить нам «энциклопедию русской жизни», в мельчайшей ее конкретной прелести, населенной живыми людьми, связанной живыми историческими отношениями.
Сейчас, когда ожили и воскресли все наши глухие места и города, целая симфония географических названий встает и требует своего слова на юбилее Пушкина.