Исключительно ясно это на примере Пушкина и его современников, говоривших как будто на одинаковом с ним языке. Почти в одно время два поэта (Языков в 1824 году, Пушкин — 1821—1822 годах) написали стихотворения на одну и ту же тему — о волжских разбойниках. Разбой на Волге был в те годы заурядным бытовым явлением, он дожил таким до самого детства Чернышевского (начало сороковых годов прошлого столетия). И вот Языков, сам волжанин (в Ульяновске еще стоит его дом), знаток Волги и поэт замечательный, пишет своих «Разбойников», где все условно и риторично. Его разбойники поют, как могут петь аргонавты, открыватели новых земель, физкультурники на пикнике;
Гремят и блещут небеса,
…
Расправим, други, паруса И бодро веслами замашем!
Преступления «своевольных удальцов станицы буйной» оказываются «непонятными деяниями», хотя выше эти деяния названы «разбоем». И эта поэтическая неопределенность, лишенная всякой мысли о натуре избранного сюжета, приводит Языкова к насквозь фальшивому образу: он сравнивает своих разбойников… с пчелами:
окружали Продолговатые ладьи…
Образ, созданный в языке подспорьем для мысли, обесценивается,— пчела, символ трудолюбия, случайно связывается с разрушением. И несмотря на всю музыкальность, стихи Языкова звучат и бессильно и бессодержательно.
Предвосхищая эту тему у волжанина, Пушкин за три года до Языкова пишет своих знаменитых «Братьев-разбойников».