Таков, например, Языков, поэт необычайно свежий по своему синтаксису и неисчерпаемо богатый по своему поэтическому словарю, поэт, умеющий каждое, давно известное, ставшее штампом, явление так заново повернуть к вам, подать под таким неожиданным углом,— будь это сказка о жар-птице или водевильный пустячок,— что вы неизбежно чувствуете огромную силу и размах его поэтического таланта. Прямо какой-то богатырь русской речи! И это удивительное изящество в сухом, однотонном Вяземском, за четыре стиха которого Пушкин хотел отдать три четверти всего своего «Кавказского пленника»! 1 И неожиданная народность у стилизованного Дельвига, который ведь первым пропел народные песенки, дошедшие до нас безыменными вместе с музыкой, несмотря на жестокую критику Белинского (хотя бы «Пела, пела пташечка» и «Ах ты, ночь ли ноченька»). Подходя к понятию «язык» только формально, то есть разбирая в языке его строение и запас слов, а новизной языка считая более легкий (по сравнению с державинской речью) синтаксис, исчезновение архаических выражений, новые использования падежей и прочее и прочее,— ровно ничего нельзя понять в тайне исключительного значения для нас именно речи Пушкина, а не других его современников.