И несметная сила этих «наших» как будто держит Пушкина сзади, за талию, как в игре «кто перетянет»;
и на той стороне французское чванство, господские фасоны, царь, как из сказки царь; и борьба предстает ужо в другом свете: наносное, чужое мешает Пушкину сделаться, а свое, родное, помогает Пушкину, насыщает его, встречается ему на каждом шагу его жизни, подобно разным веточкам, ручейкам и львиным головам в сказках, которые помогают спастись и выбраться. И думаешь, как же богато и счастливо жил Пушкин по сравнению с тем, как жил другой какой-нибудь человек его круга! Сколько мест изъездил, народу перевидал, и какая же силища была этот Пушкин!
«Царь пытается так и этак сжить Пушкина. Л Пушкин пишет и пишет. Видя, что ссылками не покорить Пушкина, царь принялся с другого конца. Вызвал его к себе и говорит: я тебе прощаю вольность твоего юношества. Буду сам твоим цензором. Думал царь — перейдет поэт на его сторону. Но Пушкин и на эту удочку не пошел. Хоть он и был дворянин, хоть царь и пожаловал ему чин, но не удалось заполонить поэта, направить его мысли».